Я скривился и затряс головой. Боль не проходила.

– Мне ваша жертвенность ни к чему. Поэтому я хотел бы забрать «Асмаранд». А что и как буду делать с ним – сообщу.

Не дожидаясь реакции графа, я подставил стул и потянулся к книжной полке. Вячеслав Соломонович помедлил лишь мгновение. Я почувствовал, как тонкие пальцы вцепились в рукав пиджака.

– Остановитесь, прошу вас! Вы сами не понимаете, что делаете. Вы все погубите! —причитал граф, пытаясь стащить меня со стула. – Да остановитесь же!

Я не слушал его. Пальцы нащупали ковчег, обхватили его, стали вытягивать из-под наваленного Лескова. Снимать книги было некогда – граф удвоил усилия, пытаясь оттащить меня от полок. Стул подо мной зашатался, чтоб не упасть, я вцепился в ковчег мертвой хваткой. Тогда зашаталась вся пирамида полок.

Мгновение, и «Асмаранд» оказался освобожденным из-под книг, тома, преграждавшие ему путь, посыпались с полки. Потеряв равновесие, я слетел со стула, упал, крепко стукнувшись спиною о стену. Падая, я неосторожно толкнул Вячеслава Соломоновича, едва не сбив с ног. Граф споткнулся, припадая на колено.

И в этот миг шесть полок, медленно отлепившись от стены, обрушились на него всей своей тяжестью.

Он не успел поднять руки, только смотрел в изумлении на книжную массу, с картинной медлительностью падавшей на него с трехаршинной высоты. Вячеслав Соломонович как-то странно вздохнул, словно успокаивая себя. А в следующее мгновение его не стало.

Сухая рука, покрытая старческими пятнышками, упала возле моего бедра; пальцы раскрылись, точно прося о чем-то. Превознемогая боль, я поднялся и торопливо отступил на шаг. И – минуту или мгновение – стоял, беспомощно глядя на распростертое тело старика, заваленное грудою разбитых полок, разбросанных книг, битого стекла.

Медленно, очень медленно по паркету потекла струйка багровой венозной крови. Черной лужицей она собиралась у десятого тома Лескова. Я отступил и пред ней. И тут только ощутил, что обеими руками с силой прижимаю к груди «Асмаранд».

Словно очнувшись от долгого сна, я выбежал в полутьму коридора. Тишина. Безлюдье. Никто не отозвался на грохот. Старый дом безмолвствовал, и лишь за окном, вдалеке, слышались детские голоса.

Стараясь идти ровным шагом, понуждая не торопиться, я вышел на крыльцо и оглянулся. С улицы темнота коридора казалась материальной – и потому безжизненной. В мозгу промелькнула мысль о «скорой», промелькнула и тут же исчезла.

Лишь отъехав от дома квартал, я осмелился выжать из автомобиля все, на что он был способен. Но пот заливал глаза, руки ходили ходуном, дрожали так, что машину бросало из стороны в сторону. Несколько раз я избежал аварии разве что чудом. И все же уменьшить скорость не мог.

Не помню, как добрался до дома. Точно в глубоком сне это было. Из которого вывел меня удар бампера в стену гаража. С трудом выбравшись из машины, я прошел наверх, рухнул, не раздеваясь, на кровать, и забылся беспамятным, радужным сном.

Мне снова снятся прежние удивительные сны. Каждую ночь. Волшебные, неземной красоты, восхитительные видения. И каждое утро я открываю глаза и с тревогой и беспокойством вглядываюсь в наступающей день. И жду. До самого вечера, до прихода нового сна.

Тому есть причины. Их две.

Прошло уже две недели со дня смерти Вячеслава Соломоновича, долгих четырнадцать дней. Но за все это время, исполненное волнениями и переживаниями, бесплодными метаниями и запоздалыми раскаяниями, граф ни разу не потревожил меня. Мой ночной покой под надежной защитой книги, «Асмаранд» не позволяет черным мыслям витать в моей голове, избавляет от дневных забот и дарит взамен сказочное волшебство сновидений. Я встаю поздно и ложусь рано. Я загружаю себя работой, однако, мысли мои заняты другим.

Девять дней назад ко мне первый раз наведался следователь. Пока как к свидетелю. Задал несколько банальных вопросов, вполуха слушая мои спутанные ответы, поинтересовался делами. А, уходя, посоветовал не выезжать из города. Пока нет твердой убежденности в несчастном случае, происшедшем с девяностолетним стариком. А она вызывает немало сомнений у органов правопорядка. И следствие хочет разобраться во всем до самого конца.

Для этого ко мне каждый день и приходит следователь. И задает вопросы. Они редко меняются, так же, как и мои ответы на них. На той неделе следователь доверительно сказал мне, что в квартире, кроме моих и Вячеслава Соломоновича, других отпечатков пальцев не обнаружено. Это значит, что для следствия я стал еще и подозреваемым.

Как и для семьи Артемьевых. Они покинули дом и оставили работу двенадцать дней назад. Замена нашлась небыстро, хотя безработных даже с высокой квалификацией в Спасопрокопьевске много. Вот только домработницы у меня по-прежнему нет и, наверное, не будет. Нелепое, глупое поверье, как тень, бродит по городу и отваживает охотников до несложной работы. Мой дом и я сам будто стали запретны для них, словно неведомый шаман наложил табу на все близкие со мной контакты. И только в контору на первом этаже еще изредка приходят люди. И только по служебной надобности, всего на несколько минут, обговорить условия или предложить услуги. Впрочем, мой новый бухгалтер уже подготовил место для скорого переезда.

А книга по-прежнему со мной. Лежит в шкафу, на нижней полке, прикрытая от глаз несколькими слоями старого тряпья. Стережет мой покой и мои мысли. Когда я задумываюсь о ней, мечтая отвести в Гуджарат, оставить тем, кто сможет избавить меня от нее, мои виски заливает боль, против которой бессильна фармацевтика. И тогда я начинаю размышлять, почему книга выбрала меня из всех обитателей дома. Ведь не может же быть дело только в расположенной подле тайника кровати. Семья Артемьевых жила в доме на год дольше моего, отчего «Асмаранд» не остановился на них? Или они сумели выдержать испытание? Значит, знали или догадывались о нем? А, если нет, то в чем же была их сила, противостоящая искусу?

Я размышляю, пока боль не становится нестерпимой. Я отпускаю терзающие меня мысли, и мне сразу становится легко и покойно. А, когда вечером приходит следователь, я стараюсь смотреть ему прямо в глаза и снова отвечаю на одни и те же вопросы. Я привык к этим визитам, они стали для меня чем-то вроде ритуала, от выполнения которого не следует уклоняться. В конце его следователь обычно спрашивает, не хочу ли я что-то добавить к своим словам, без протокола, конечно. Но в ответ я всегда качаю головой. И он уходит.

Я знаю, однажды этот ритуал прервется. Завтра, послезавтра, мни неизвестно, когда. И после… нет, лучше не думать об этом после. Так спокойнее – проживать каждый даденный день, как последний, и не ждать прихода нового дня.

Я знаю, у меня нет шансов на спасение. Вчера «Асмаранд» поведал мне о моем предназначении. В последнем из снов я увидел его. И, увидев, понял, что даже проблеск надежды не заискрится предо мной, и все попытки исполнить предназначение тщетны изначально.

В одну из ночей, в новолуние я должен – был или буду? – снять камни, удерживающие крышку ковчега, и произнести заклинание, записанное тонкой вязью вдоль стенок. Но читать его мне следует не справа налево, как писалось оно, а в обратном порядке. И тогда, если все будет сделано верно, если не будет ошибок в прочтении заклинания, если не помешают мне прочесть его, крышка ковчега откроется, «Асмаранд» освободится после тысячелетнего заключения, и мир переменится.